Неточные совпадения
Нынешний пост четверги Агриппины Филипьевны заставляли говорить о себе положительно весь город, потому что
на них фигурировал Привалов. Многие нарочно приезжали затем только, чтобы
взглянуть на этот феномен и порадоваться счастью Агриппины Филипьевны, которая так удивительно удачно пристраивала свою младшую
дочь. Что Алла выходит за Привалова — в этом могли сомневаться только завзятые дураки.
— Да к чему ты это говоришь-то? — как-то застонал Василий Назарыч, и,
взглянув на мертвенную бледность, разлившуюся по лицу
дочери, он понял или, вернее, почувствовал всем своим существом страшную истину.
—
Дочь, Христа ради! и свирепые волченята не станут рвать свою мать,
дочь, хотя
взгляни на преступного отца своего! — Она не слушает и идет. —
Дочь, ради несчастной матери!.. — Она остановилась. — Приди принять последнее мое слово!
Итак, гости вошли, и Петр Лукич представил Сафьяносу
дочь, причем тот не по чину съежился и,
взглянув на роскошный бюст Женни, сжал кулаки и засосал по-гречески губу.
Это возражение сильно не понравилось матери, двум
дочерям и гостье, но зато Лиза
взглянула на Помаду ободряющим и удивленным взглядом, в котором в одно и то же время выражалось: «вот как ты нынче!» и «валяй, брат, валяй их смелее».
Взглянув на наплаканные глаза Лизы, она сделала страдальческую мину матери, оскорбленной непочтительною
дочерью, и стала разливать суп с кнелью.
Так и пал купец
на сыру землю, горючьми слезами обливается; а и
взглянет он
на зверя лесного,
на чудо морское, а и вспомнит он своих
дочерей, хорошиих, пригожиих, а и пуще того завопит источным голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо морское.
— Он… малый… умный, — говорил Еспер Иваныч, несколько успокоившись и показывая Мари
на Павла, — а она тоже девица у нас умная и ученая, — прибавил он, показав Павлу
на дочь, который, в свою очередь, с восторгом
взглянул на девушку.
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою
дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое родное дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь как только вы
на меня
взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя
дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком
взглянула на меня.
Приметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно
взглядывает на меня и
на дочь… и вдруг испугалась: все же я был не граф, не князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах и красивый собою!
Калинович
взглянул на нее и еще больше побледнел. Она подала ему письмо. Писала Палагея Евграфовна, оставшаяся теперь без куска хлеба и без пристанища, потому что именьице было уж продано по иску почтмейстера. Страшными каракулями описывала она, как старик в последние минуты об том только стонал, что
дочь и зять не приехали, и как ускорило это его смерть… Калиновича подернуло.
Губернаторша
взглянула на инженерного поручика, который еще поутру только рассказывал ей, как замечательный случай, что вице-губернаторша, выезжавшая везде, ни разу еще не была ни у княгини, ни у
дочери ее.
— Ну, это вряд ли! — возразил князь,
взглянув бегло, но значительно
на дочь. — Mademoiselle Catherine недели уже две не в голосе, а потому мы не советовали бы ей петь.
Фрау Леноре начала
взглядывать на него, хотя все еще с горестью и упреком, но уже не с прежним отвращением и гневом; потом она позволила ему подойти и даже сесть возле нее (Джемма сидела по другую сторону); потом она стала упрекать его — не одними взорами, но словами, что уже означало некоторое смягчение ее сердца; она стала жаловаться, и жалобы ее становились все тише и мягче; они чередовались вопросами, обращенными то к
дочери, то к Санину; потом она позволила ему взять ее за руку и не тотчас отняла ее… потом она заплакала опять — но уже совсем другими слезами… потом она грустно улыбнулась и пожалела об отсутствии Джиован'Баттиста, но уже в другом смысле, чем прежде…
Фрау Леноре поднимала вопль и отмахивалась руками, как только он приближался к ней, — и напрасно он попытался, стоя в отдалении, несколько раз громко воскликнуть: «Прошу руки вашей
дочери!» Фрау Леноре особенно досадовала
на себя за то, что «как могла она быть до того слепою — и ничего не видеть!» «Был бы мой Джиован'Баттиста жив, — твердила она сквозь слезы, — ничего бы этого не случилось!» — «Господи, что же это такое? — думал Санин, — ведь это глупо наконец!» Ни сам он не смел
взглянуть на Джемму, ни она не решалась поднять
на него глаза.
— Боярин! — сказал он. — Если б супруга твоя здравствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке вина и допустила бы
взглянуть на светлые свои очи; так нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной
дочери? У вас, может быть, не в обычае, чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
Сапожник, согнувшись, сидел
на столе, смотрел
на дочь, и глаз у него всё мигал. Илья
взглянул на белое, пухлое лицо усопшей, вспомнил её тёмные глаза, теперь навсегда закрывшиеся, и ушёл, унося тяжёлое, жуткое чувство.
Елизавета Петровна,
взглянув с беспокойством
на дочь, вышла; но, впрочем, села в ближайшей комнате и стала прислушиваться.
В одну из минут весьма крайней нужды госпожа Жиглинская решилась было намекнуть об этом
дочери: «Ты бы попросила денег у друга твоего, у князя; у него их много», — сказала она ей больше шутя; но Елена почти озлобленно
взглянула на мать.
Чувствуя себя в опасности пред этим человеком, она пошла наверх к
дочери, но Натальи не оказалось там;
взглянув в окно, она увидала
дочь на дворе у ворот, рядом с нею стоял Пётр. Баймакова быстро сбежала по лестнице и, стоя
на крыльце, крикнула...
— Что такое? — спросил он и пошёл к дому, шагая осторожно, как по жёрдочке над глубокой рекою. Баймакова прощалась с
дочерью, стоя
на крыльце, Никита заметил, что, когда она
взглянула на отца, её красивое лицо странно, точно колесо, всё повернулось направо, потом налево и поблекло.
Павел, кажется, ничего не слышал, ничего не понимал; он стоял, потупившись, как бы не смея ни
на кого
взглянуть, и только опомнился, когда Владимир Андреич сказал ему, подавая руку
дочери...
Здесь я должен заметить, что всю предыдущую сцену между папенькой и маменькой две старшие
дочери, Пашет и Анет, выслушивали весьма хладнокровно, как бы самый обыкновенный семейный разговор, и не принимали в нем никакого участия; они сидели, поджав руки: Анет поводила из стороны в сторону свои большие серые глаза,
взглядывая по временам то
на потолок, то
на сложенные свои руки...
После турецких и шведских кампаний возвратившись
на свою родину, он вздумал жениться — то есть не совсем вовремя — и женился
на двадцатилетней красавице,
дочери самого ближнего соседа, которая, несмотря
на молодые лета свои, имела удивительную склонность к меланхолии, так что целые дни могла просиживать в глубокой задумчивости; когда же говорила, то говорила умно, складно и даже с разительным красноречием; а когда
взглядывала на человека, то всякому хотелось остановить
на себе глаза ее: так они были приветливы и милы!..
Лина сказала «Аминь», и они все — мать,
дочь и Аврора —
взглянули на меня и сели.
Она хотела обнять
дочь свою, но Ксения упала; Марфа положила руку
на сердце ее — знаком изъявила удовольствие и спешила
на высокий эшафот — сорвала покрывало с головы своей: казалось томною, но спокойною — с любопытством посмотрела
на лобное место (где разбитый образ Вадимов лежал во прахе) —
взглянула на мрачное, облаками покрытое небо — с величественным унынием опустила взор свой
на граждан… приближилась к орудию смерти и громко сказала народу: «Подданные Иоанна!
Войско Иоанново встретило новогородцев… Битва продолжалась три часа, она была чудесным усилием храбрости… Но Марфа увидела наконец хоругвь отечества в руках Иоаннова оруженосца, знамя дружины великодушных — в руках Холмского, увидела поражение своих, воскликнула: «Совершилось!», прижала любезную
дочь к сердцу,
взглянула на лобное место,
на образ Вадимов — и тихими шагами пошла в дом свой, опираясь
на плечо Ксении. Никогда не казалась она величественнее и спокойнее.
Граф(
взглядывая пристально
на дочь). Где ж ты видела Андашевского?
«И царь тот раза три
на дню
Ходил смотреть
на дочь свою;
Но вздумал вдруг он в темну ночь
Взглянуть, как спит младая
дочь.
Свой ключ серебряный он взял,
Сапожки шелковые снял,
И вот приходит в башню ту,
Где скрыл царевну-красоту!..
Трилецкий. Да вот, например, хоть от радости…
Взгляни на меня! Это сын твой!.. (Указывает
на Сашу.) Это
дочь твоя! (Указывает
на Платонова.) Этот юноша зять твой! Дочь-то одна чего стоит! Это перл, папаша! Один только ты мог породить такую восхитительную
дочь! А зять?
— Судьбы Господни! — набожно сказала Аксинья Захаровна,
взглянув на иконы и перекрестясь. — Ты, Господи, все строишь, ими же веси путями!.. Пойдем к отцу, — прибавила она, обращаясь к
дочери. — Он рад будет…
Допели канон. Дрогнул голос Марьюшки, как завела она запев прощальной песни: «Приидите, последнее дадим целование…» Первым прощаться подошел Патап Максимыч. Истово сотворил он три поклона перед иконами, тихо подошел ко гробу, трижды перекрестил покойницу, припал устами к холодному челу ее, отступил и поклонился
дочери в землю… Но как встал да
взглянул на мертвое лицо ее, затрясся весь и в порыве отчаянья вскрикнул...
Кой-как завязалась беседа, но беседовали невесело. Не стала веселей беседа и тогда, как вошли в горницу Аксинья Захаровна с
дочерьми и гостьями. Манефа не вышла
взглянуть на суженого племянницы.
Чуя недоброе, глаз не спускала она с Василья Борисыча и зорко стерегла, не
взглянет ли он
на хозяйскую
дочь…
Майор, запахнув халатик, подкрался
на цыпочках к двери и осторожно заглянул
на дочь из своей комнаты. Тревога отеческой любви и вместе с тем негодующая досада
на кого-то чем-то трепетным отразились
на лице его. Нервно сжимая в зубах чубучок своей носогрейки, пришел он в зальце, где сидела Нюта, не замечавшая среди горя его присутствия, и зашагал он от одного угла до другого, искоса
взглядывая иногда
на плачущую дочку.
Но чуть только
взглянет на Дунюшку, ровно искра стрекнет у него в голове: «Его избавить — ее обездолить!..» Борьба застывшей любви к брату с горячей любовью к
дочери совсем одолела его.
Только что
взглянул на Дуню Марко Данилыч, вдруг сам изменился в лице. Ни гнева, ни досады. С нежностью поцеловал он
дочь.
Когда Марко Данилыч распивал лянсин с матерями, бойко вошел развеселый Петр Степаныч. Здороваясь с хозяином,
взглянул на стариц… «Батюшки светы! Мать Таисея! Вот встреча-то! И Таифа тут же. Ну, — думает себе Петр Степаныч, — как они про свадьбу-то разнюхали да про все Марку Данилычу рассказали!.. Пропадай тогда моя головушка долой!» И веселый вид его смутился. «Не прогнал бы, не запретил бы
дочери знаться со мной», — думал он про себя.
Я и Теодор выскочили. Из-за туч холодно
взглянула на нас луна. Луна — беспристрастный, молчаливый свидетель сладостных мгновений любви и мщения. Она должна была быть свидетелем смерти одного из нас. Пред нами была пропасть, бездна без дна, как бочка преступных
дочерей Даная. Мы стояли у края жерла потухшего вулкана. Об этом вулкане ходят в народе страшные легенды. Я сделал движение коленом, и Теодор полетел вниз, в страшную пропасть. Жерло вулкана — пасть земли.
И,
взглянув на портрет
дочери, стоявший перед ней
на столе, она вздохнула и сказала...
На террасе сидит Машенькина maman, женщина добрая, но с предрассудками;
взглянув на взволнованное лицо
дочери, она останавливает
на мне долгий взгляд и вздыхает, как бы желая сказать: «Ах, молодежь, даже скрыть не умеете!» Кроме нее
на террасе сидят несколько разноцветных девиц и между ними мой сосед по даче, отставной офицер, раненный в последнюю войну в левый висок и в правое бедро.
— Дай Бог, чтобы это было так; но я не окончил… Во-вторых, он сын опального, сын казненного… Как
взглянут на это там! Не погубит ли этот брак и его, и
дочь, и весь род наш?!
Горячая была его молитва. Окончив ее, он
взглянул на Аленушку и из глаз его ручьями брызнули слезы, это были слезы восторженного обожания, появившегося в его сердце к молящейся
дочери.
Ираида Яковлевна, со времени смерти мужа, совсем не разговаривала с
дочерью, подчас лишь
взглядывала на нее с необычайною злобой и с каким-то, почти физическим, отвращением. Эти взгляды очень беспокоили Кудиныча, который один не переставал навещать семейство покойного Иванова. Он чуял сердцем, что они разразятся чем-нибудь недобрым.
Она с трудом произнесла последние слова и
взглянула на свою
дочь.
Другая
дочь, шестнадцатилетняя пригожая девушка, занималась у открытого окна рукодельем, изредка отрывала от него свои большие голубые глаза, чтобы посмотреть
на проказы сестры или украдкой
взглянуть на молодого крестьянского парня, стоявшего снаружи дома у окна, облокотясь в унынии
на нижнюю часть рамы.
«Отец он мне или не отец? — неслось в ее голове. — Может, сбрехнули девки. Если бы был отец, так ужли
на дочь родную даже
взглянуть не хочет… Чудно что-то…»
Дочь Образца
взглянула на нее глазами, полными слез, и покачала головой.
Елена Павловна стала жалостно улыбаться. Она никак не могла направить разговор в родственно-интимном духе, боялась, как бы
дочь ее не сказала чего-нибудь лишнего, и начала тревожно
взглядывать на дверь, не покажется ли там Александр Ильич.
Старый князь был один со своими думами о
дочери. Он никому не решился бы поверить их, даже Сигизмунду Нарцисовичу, мнения которого он спрашивал по каждому, даже мелочному, хозяйственному вопросу. Ему казалось, что в этих его видах
на богача-князя все-таки скрывается корысть, что Кржижановский
взглянет на него своими черными глазами, какими, по мнению князя Ивана Андреевича, обладал его друг, и ему, князю, будет совестно.